«Какого цвета боль?» — сборник очерков известной журналистки и писательницы Наталии Сухининой. Говорят, что тюрьма — это «землетрясение души», и тем трагичнее и страшнее, когда в эпицентр этого землетрясения попадает женщина. Главные героини новой книги Наталии Сухининой — простые женщины, наши современницы, оказавшиеся в тюрьме. Каждая из них, вне зависимости от возраста, уже здесь, на земле, несёт неотвратимое наказание за грех, за преступление против заповедей Божиих. Многим, также согрешающим «по пустякам», удаётся избежать этого видимого юридического наказания, сохраняя в глазах общества свою приличную репутацию. А ведь народная мудрость гласит: «от тюрьмы и от сумы не зарекайся». Эти женщины нуждаются не в нашем сочувствии, а только — в понимании, потому как, помимо суда людского, над ними свершился ещё и другой Суд — Суд Божий. Через душевные страдания, через боль и слёзы каждая из них нашла свой путь к вере, к Богу.
В книге нет выдуманных персонажей и выдуманных событий, хотя изменены имена героинь. Их горький поучительный опыт, возможно, кого-то заставит остановиться у роковой черты.
Написана книга настолько живым и образным языком, что вряд ли кто-то из читателей останется равнодушным к судьбам её героинь.
Фрагмент из книги «Какого цвета боль?»
***
Она помнит всё до мелочей. Как открыла. Как в квартиру ворвались три милиционера, вызванные перепуганными грохотом и криками о помощи соседями снизу. Как чуть позже приехала скорая и увезла истекающую кровью Нину. Как её, Ларису, везли в дежурной машине в отделение, а она смотрела из окна на прохожих — спокойно и сосредоточенно. Рассматривала рекламные щиты. Лишь изредка прикасалась пальцами к исцарапанной щеке, слегка ойкала и отдёргивала руку. И допрос она помнит до мелочей. Помнит, что отвечала спокойно, говорила всё, как есть.
— Значит, мужика не поделили? Ох, бабы, бабы, умом-то вас Бог не отметил. Ты хоть знаешь, что тебе теперь светит? Знаешь?
— Мне всё равно.
Дача показаний, долгая писанина дежурного измотала Ларису вконец. Она хотела рухнуть прямо вот сейчас, на пол, и заснуть, и не просыпаться. В камеру её привели уже к вечеру, и она, всё ещё плохо представляя, зачем она здесь, свернулась калачиком на койке и мгновенно заснула.
Утром её разбудила немолодая, круглолицая женщина в грязном цветастом платке. Спросила не церемонясь:
— По какой?
— Что по какой? — не поняла Лариса.
— Статья какая, спрашиваю?
— Статья? — Лариса растерянно на неё смотрела. — Я не понимаю…
— Ты что, совсем отмороженная? — женщина хрипло засмеялась, — тебя сюда за что?
— Я… за драку. Отношения с одной выясняли, подрались.
— Побои засвидетельствовала? — деловито спросила сокамерница.
— Да у меня и нет особых побоев, щека вот только… — Лариса дотронулась до ссадины.
— А у подруги твоей?
— Она мне не подруга, — замотала головой Лариса и вздохнула, — её в больницу увезли с ножевым ранением.
— Я тебя поздравляю, — ещё раз хрипло хохотнула сокамерница, — сто одиннадцатая тебе обеспечена. От двух до восьми лет — не меньше.
— Каких восемь лет!?
Лариса смотрела на сокамерницу с ужасом. Наверное, только сейчас она начала осознавать: всё, что случилось — страшно и непоправимо. Её стал колотить мелкий озноб и уже через минуту она билась в истерике. Вызвали врача. После укола Лариса затихла. Накрывшись казённым одеялом, проспала до ужина.
Потом её опять допрашивали. Она отвечала заторможенно, подбирая слова. Следователь, пожилая, излишне полная женщина, с сединой, пробивающейся сквозь крашеные волосы, в массивных очках, въедливо переспрашивала, уточняла. Никаких эмоций на лице у следователя Лариса не уловила. Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Рассказала всё как было. Чего уж теперь юлить, только запутаешься ещё больше.
Потянулись, но к удивлению Ларисы не так медленно, как должно быть, дни к суду. Она притерпелась кое-как к маленькой камере с затхлой и сладковатой духотой, к своим сокамерницам: двум наркоманкам, взятым с товаром на вокзале, и старой, совсем опустившейся воровкой, с опухшими, изъеденными язвами ногами. Здесь, в камере предварительного заключения, каждый выживал как мог. Никто почти ни о чём друг друга не спрашивал, и Ларису это устраивало. Она молчала целыми днями и — думала. Сначала о той сенсации, которую переживёт её родной «Гудвин». Вот уж наохаются, наахаются, вот уж посудачат всласть. Главный бухгалтер — и такое! Она представляла лица сослуживцев и в который раз ловила себя на том, что сама не верит в происходящее. Думала о Славике. Вот он возвращается из Турции, а ему говорят, что жена в больнице, порезанная его любовницей. Теперь-то Лариса не обольщалась на свой счёт. Конечно, он сразу побежит к жене в больницу. А потом — к ней? Вряд ли… Теперь у Нины все козыри: она законная жена, пострадавшая от руки распоясавшейся хулиганки. Конечно, Славик от Нины своё получит, но милые бранятся, только тешатся. А она будет мотать срок и вспоминать долгими зимними вечерами прекрасные встречи со Славиком при свечах, его цветы, его сладкие речи, от которых плыла под ногами земля.
А вдруг он придёт? Бухнется в ноги и будет вымаливать прощение за то, что так долго её мучил, за то, что довёл до нервного срыва. Вряд ли… Но неужели можно вот так сразу всё забыть, неужели можно… Она лежала на тюремной койке и смотрела в высокий потолок с крошечной лампочкой посередине. Безрадостные думы совсем одолели её, она теряла силы, не высыпалась, потому что старая воровка храпела, а Лариса только кусала губы и плакала. Но она понимала: главное её испытание впереди.
Время шло к суду.
Славик всё-таки пришёл. Её вывели на свидание к нему, и она очень смущалась своего вида. Опухшая от слёз и от недосыпа, в замызганных брюках, несвежем свитере.
— Здравствуй, — сказала тихонечко, еле слышно.
Он не ответил, только кивнул. Потом заговорил каким-то чужим голосом:
— Прошу тебя оказать мне услугу. Это в твоих интересах. Человека, которого ты изувечила, ты не знаешь. Запомни: не знаешь. Тебя ничего с ним никогда не связывало. Я настаиваю на этом. Думаю, у тебя хватит ума сделать так, как я прошу.
Лариса смотрела на него с удивлением. Это был не Славик. Это был Вячеслав Степанович Устюжанин. Человек, с которым действительно её ничего не связывает.
— Хорошо, Вячеслав Степанович, я всё поняла. Обещаю выполнить вашу просьбу.
Её повели назад в камеру. Она не оглянулась. Заключённым не положено. На следующий день дала новые показания. Женщина, которой она нанесла тяжкие телесные повреждения, ей незнакома.
— Это правильно, — следователь, сверкая очками, некоторое время рылась в столе в поисках ручки. — Надо говорить правду. Почему вы назвались не своим именем? Потерпевшая говорит, что вы представились ей как Зоя Андреевна.
— Да, это так. Я хотела сдать ей квартиру, но не хотела называть имя.
— Почему именно ей?
— Мне было всё равно. Пришла она.
— Потерпевшая утверждает, что вы находились в чужой квартире, и что вы её туда заманили хитростью. Что вы её… похитили.
— Что?!
— Да, есть такая статья. Очень серьёзная. Если незнакомый человек заманивает незнакомого человека… Это похищение. Но с какой целью вы её похитили?
— Без всякой цели. Я её не знаю.
— И телесные повреждения нанесли ей без всякой цели?
Запутывалась. Следователь видела это и слушала её с интересом.
Время суда приближалось. Лариса уже всё хорошо поняла. Отказавшись от показаний, что ссора с Ниной произошла из-за ревности, так сказать, на бытовой почве, Лариса сама сменила себе приговор на более серьёзный. Она выполнила просьбу Славика, но теперь её дела оказались совсем плохи. Версию ограбления Нины Ларисой следствие отмело, как несостоятельную. Были запрошены документы. Благосостояние Ларисы оказалось в несколько раз выше, чем у Устюжаниных. У Ларисы с мужем трёхкомнатная квартира, машина, есть сбережения на книжке, должность у Ларисы солидная, значит и зарплата тоже. А Устюжанины снимают жильё, получают намного меньше, у них ребёнок, значит, ещё расходы… На суде прокурор потребовал для Ларисы восемь лет строгого режима. Дело отправили на дополнительное расследование, так как многое оставалось непонятным. Через два месяца назначили повторное слушание. Из зала суда Ларису под подписку о невыезде отпустили домой. Ехать к мужу не хватило духу. Да и зачем? Она там такая теперь не нужна и, как оказалось, не нужна и Славику. Она вернулась в ту квартиру, которую снимала. Навела порядок, выстирала шторы, кухонную полку повесить без мужской помощи не смогла, поставила её прямо на стол — и так сгодится. Казалось, она уже притерпелась к боли, но — только казалось. Ей сказали, что восемь лет дадут вряд ли, немного скостят, но ведь и шесть — вечность. Это же целых шесть зим, шесть вёсен, всего по шесть. Это сколько же ей будет, когда она освободится? Господи, почти сорок! Куда она тогда, без семьи, без работы? Особенно её пугало два слова — «строгого режима». Она представляла, что шесть или больше лет будет сидеть в стылой камере с тараканами, давиться тюремной баландой, терпеть изощрённые издевательства сокамерниц… Только не это!
Лариса осунулась, подурнела. Она смотрела из окошка квартиры вниз затравленно и воровато. Больше смерти она боялась приближения суда. Время шло.
